Личности

Дмитрий Пушкарь: Я обожаю удивляться людям!

Дмитрия Пушкаря называют «человеком-роботом». Как возникло это прозвище, об ответственности врача, активности пациента и перспективах медицины выяснял ЗдравФОМ. Вопросы при этом задавали обе стороны.

Дмитрий Юрьевич Пушкарь – заслуженный врач России, член-корреспондент РАН, профессор, д.м.н., руководитель клиники урологии на базе Городской клинической больницы имени С.И. Спасокукоцкого (ГКБ №50), завкафедрой урологии МГСМУ, главный уролог Москвы, член президиума Европейской школы урологов.

– Прежде всего я хочу сказать, что ваш ЗдравФОМ – прекрасный проект. Вы же не захотите, чтобы человек, который прочел за тридцать секунд книжку, например, про Леонардо да Винчи, был вашим экскурсоводом по музею да Винчи. Ваши читатели узнают о том, что говорят настоящие, опытные врачи.

– Нашим читателям наверняка будет интересно, как вы стали врачом.

– Я вам честно скажу – это моя семейная традиция. У меня отец был врач, мама работала микробиологом. Я-то пошел сначала в общую хирургию. И какое-то время ею занимался, а потом просто понял, что это невероятно огромная специальность. Много лет назад, в восьмидесятые, хирургия была другая. Это были обширные вмешательства. Нужно было в хирургии найти свое место. И я просто начал ориентироваться на учителей. Вообще у нас в России в этом плане очень сильные традиции, именно традиции школ. Надо их продолжать и поддерживать школы.

Дмитрий Пушкарь родился в 1963 году в семье медиков. Окончил Московский медицинский стоматологический институт, прошел путь от ординатора до профессора кафедры урологии МГМСУ. Одним из первых в нашей стране начал выполнение радикальных операций у больных раком предстательной железы.

Так вот: была такая группа, профессор Дмитрий Вавильевич Кан (доктор медицинских наук, основатель кафедры урологии в МГМСУ – Прим. ред.) и профессор Олег Борисович Лоран (заслуженный деятель науки РФ, академик РАН. – Прим. ред). Они работали в пятидесятой больнице. Я к ним туда пришел. И та моя работа – я вот сейчас анализирую – была очень многогранна: общая хирургия, гинекология, урогинекология, урология – всё-всё-всё.

А сейчас многие назовут меня условно реконструктивным тазовым хирургом и будут правы. Или – урологом-хирургом; или онкоурологом, и тоже будут правы. Почему? Потому что семьдесят процентов в моей практике – рак предстательной железы. Кто-то назовет меня роботическим хирургом, и тоже будет прав... Но давайте терминами не играть. Конечно, я и считаюсь урологом, и занимаюсь урологией, и заведую кафедрой урологии, и у меня все специалисты – урологи (улыбается).

Я работал во многих местах, а в трудовой книжке – тридцать один год на одном месте. Почему? Потому что я уезжал, приезжал, но трудовая книжка у меня всегда была в 50-й больнице.

Во Франции я работал с 1991 или 92-го года по 1996-й – 97-й. Проводил по полгода в Москве и во Франции, где у меня были стажировка, обучение. Потом защитил в Москве докторскую диссертацию и продолжил работать здесь, теперь уже в должности заведующего кафедры.

– А кто вообще должен и может становиться врачом?

– Москва и Россия сегодня много начали делать непосредственно для врачебного образования. Это, может, и не закрывает все прорехи, но хорошо, что процесс пошел. А нас, – людей, которые преданы делу, долгие годы учились, честно работают, – много. В этом – наш патриотизм.

Мы знаем, каким должен быть врач, чтобы пациент выздоровел. Человеком, который готов постоянно себя улучшать, причем не только читать медлитературу, а очень много всего впитывать: нужен большой кругозор. Врач должен хорошо владеть русским языком. Нужно уметь точно формулировать вопросы и понимать пациента: «у меня здесь щемит иногда и ощущение, что выворачивает». Сегодня, по моим наблюдениям, примерно треть врачей этого не умеет.

К сожалению, у нас в стране бытует мнение, что врачом может стать любой. А почему? Потому что врач за пациента отвечать не привык. Во Франции врач говорит: здравствуйте, я доктор такой-то, я буду за вас отвечать.

– Когда к вам приходит пациент, вы так говорите?

– Я не только говорю, а делаю. И не только я. Все вместе, весь наш коллектив. Мы берем на себя ответственность. Некоторые думают: зачем говорить о том, что само собой разумеется. Что само собой, понятно, да; но нужно это сказать больному. И повторять еще и еще.

– Брать на себя такую ответственность, наверное, тяжело. А вы когда-нибудь вообще жалели о том, что вы стали врачом?

– Я жалею об этом каждый день. Каждый день! Потому что – вы же у меня видели много народу – каждый день есть один-два человека, которым мы не можем помочь. И это самое ужасное ощущение, какое только можно представить.

– Были какие-то самые тяжелые моменты?

– Их очень много. Мы занимаемся хирургией, причем сложной – не пальчик порезать, не прыщ выдавить. Хотя я и считаю, что маленьких операций не бывает. Но мы делаем по-настоящему масштабные операции. И часто как бы раздвигаем показания к операциям, когда видим молодого человека 45—50 лет и понимаем, что риск огромный; и одновременно понимаем, что без операции он погибнет. А что делать? Стоит представить себе, что он пойдет к кому-то другому, и тот откажется его оперировать...

На самом деле это вопрос, как уберечься от профессионального выгорания. Конечно, оно есть у любого человека – менеджера, кассира, компьютерщика. И когда вокруг боль, то ты меняешься, это естественно. Но надо держаться. Когда хирург – черствый человек, это самое страшное, понимаете? Тогда хирургия превращается в ремесло, практикуемое на людях.

– Вы хорошо сказали о том, каким должен быть врач. А каким – пациент?

– Мы знаем, каким должен быть пациент, который потенциально может и должен выздороветь.

Болезней стало очень много, появились новые, и они стали принимать самые причудливые формы. Поэтому сегодня мир идет к тому, что человек должен непосредственно отвечать за свое здоровье и вообще существование. Человек, который бегает, прыгает, пьет воду, режимит, сдает анализы, не курит, – живет дольше, и это надо понимать. Вот я ем конфеты – ну не могу остановиться. Минус ли это? – Конечно, минус, это мой такой addiction (наркотическая зависимость, привыкание. – Прим. ред.). Стараюсь бороться с этим. А вот вы ничего не жуете, поэтому так прекрасно выглядите.

И конечно, мы живем в Москве. Я считаю, что нам, живущим в Москве и вообще в России, повезло. Наше большое везение – что есть сменяемость сезонов, что организм вынужденно приспосабливается. Мы ошибочно думаем, что люди, живущие круглый год в +25 или +30 градусов, живут лучше? Нет, это абсолютно не так. Именно сезонность! И этим нужно пользоваться. Летом ходить, прыгать, бегать. Весной и осенью – что удастся, всё-всё-всё. Возможность разнообразить свои движения. Зимняя прогулка: лыжи, коньки, или надеваешь какие-то валенки, и пошел по снегу с большим трудом – это очень большое дело. Почему? Потому что напряжение, одышка, а одышка должна появляться у человека регулярно. В общем, это рекомендация.

Еще один момент, весьма важный. Мне кажется, что ЗдравФОМ в числе прочего должен учить пациентов быть активными пациентами.

Что это такое? Пациент должен уметь выбрать себе врача. Недаром наш Минздрав издал Федеральный закон № 323 о том, что пациент имеет на это право. И я, конечно, с этим совершенно согласен. Более того, мы были инициаторами этого закона и главными специалистами во время его подготовки.

Пациент должен прежде всего изучить специалиста, который будет делать ему операцию или лечить. К сожалению, мы к этому идем очень медленно.

ЗдравФОМ, например, мог бы сделать опрос: изучали ли вы своего врача? Я думаю, изучавших окажется подавляющее меньшинство.

– Мне кажется, важно задавать врачу правильные вопросы.

– Точно. Как часто у вас бывают больные с моим диагнозом? Есть ли у вас статьи по данному поводу? Сколько у вас было подобных операций? Будете ли вы со мной всю операцию? Кто будет ассистировать? Этого наши пациенты не спрашивают, а вопросы-то очень важные. Я считаю, что нужно учить людей быть пациентами. И качество лечения будет выше. Почему? Потому что врачи, которые к вопросам привыкли и которые на них способны ответить – это врачи, уверенные в себе.

– Перейдем к робототехнике?

– Да. Во-первых, я вам подарю свою методичку про робототехнику, это интересно. Во-вторых, робототехнику, можете себе представить, придумали не врачи (улыбается). Любой робот – инструмент, не более.

Просто пришло время, когда врач должен был овладеть этим инструментом. Потому что врачу не хватало сил обеспечить результат. И на помощь пришел робот. Всё. Точка.

Робот работает в 3D. Если вы один глаз чем-нибудь на весь день закроете, то посчитайте, сколько раз упадете. Почему? Потому что не поймете, что одна ступенька дальше другой. Правильную оценку дает лишь бинокулярное зрение. Так вот, раньше мы все лапароскопические операции делали в 2D, с плоской картинкой. Вы вдумайтесь: это безумие. Лапароскопическая операция – тяжелейшее вмешательство, которым нужно безупречно владеть. А завтра вы увидите роботическую операцию в 3D, и там понятно, где что находится. Это, конечно, огромное и огромное дело.

Но пока самый известный робот - Da Vinci, о котором вы ничего не знаете, и я должен вам рассказать о нем. Потому что Da Vinci занимает огромное место, это гигантская мебель. А учитывая, что у нас двенадцать часовых поясов и мы должны быть мобильны... я бы хотел иметь робота в чемодане, легкого, чтобы можно было его крепить к столу. Взять чемодан и полететь в Хабаровск, Владивосток и сделать там операцию.

В 2000 году в США был создан робот Da Vinci. Десять лет разработок и огромных финансовых вложений сделали его монополистом на рынке медицинской робототехники. В России таких роботов – около тридцати, на них потрачено свыше ста миллионов долларов.

И мы поставили эту задачу перед нашими учеными и инженерами из ИКТИ РАН. И они оказались такими въедливыми инженерами – они были у нас на операциях двести раз в течение полутора лет. Они ходили-ходили, и я уж думал: что вы все ходите... А потом получился блистательный результат. Они сделали наш робот.

– Новый робот занимает не всю комнату?

– Он занимает два чемодана. Сильно, да?

– Сильно.

Манипулятор Da Vinci – полтора метра и больше тонны. Российский – 20 сантиметров и четыре килограмма. Точность Da Vinci – 500 микрон, что не дает оперировать детей; российской машины – пять микрон, что позволяет работать даже на клеточном уровне.

И нам было главным, чтобы робот был дешевым. Ну совсем уж дешевым он не будет, но дешевле Da Vinci. Тогда он впишется в программу ОМС. Если это произойдет, то будет совсем другая история. Мы прекрасно понимаем, что программа ОМС гарантируется государством.

Вы девушка молодая, вы не помните. Раньше инвалидам давали бесплатно машины – «инвалидки». Я считаю, что это была прекрасная государственная программа. Свой автомобиль был роскошью. Если мы в СССР имели госпрограмму поддержки инвалидов, то уж сейчас мы спокойно можем обеспечить их робототехнической операцией.

И ведь это не машина, которую тебе просто дают. После операции ты потом еще работаешь и даешь доход стране.

Через два дня я вылетаю в Пензу. Мы развернули там робота в специальном виварии, и мы будем делать операцию на живом животном, под наркозом, это очень серьезное дело. Операция даже может быть труднее, чем на человеке. Мы будем удалять миому матки у свинюшки.

11 марта в Пензе впервые в мире Дмитрий Пушкарь с помощью отечественного полностью цифрового робота со встроенным лазером сделал малоинвазивную операцию свинье Розе, удалив ей миому матки. Роза сможет иметь потомство.

– Вспомним о главной идее проекта ЗдравФОМ. Вы рассказываете о роботе, о технологиях – это удивляет нас. А вас что удивляет в медицине сегодня?

– Радует дигитализация медицины. Аппарат, который сканирует человека; ультразвуковой аппарат, чтобы приложить и померить давление. Будут новые удивительные лекарства; будет (и уже есть) генетическая клеточная терапия. Завтра вы ее увидите, мы ее используем в ходе роботической операции. Сейчас мы имеем генетический анализ, говорящий о потенциальных проблемах, а в будущем получим возможность точно предсказать, что через год-два в организме будут конкретные изменения – вот это удивительно.

– А коллеги вас удивляют? Вообще люди вокруг?

- Конечно, коллеги меня удивляют. Но людей талантливых, удивительных очень много в нашей стране, нужно равняться только на них. Люди вообще меня удивляют. По той простой причине, что я обожаю людей, я обожаю им удивляться.

Меню