Саша Галицкий: «Когда человек до старости увлечен любимым делом, он и старится по-другому»

— Со стороны может показаться, что ваша работа непыльная, но вряд ли это так. Что самое тяжелое в ней?

— Эта работа легкой быть не может. Вот представьте, к вам приходят гости, человек 15. Их надо принять, позаботиться, чтобы один другому не заехал салатом по физиономии, был и такой случай. Но самое главное — создать атмосферу, обеспечить определенный энергетический обмен, за который тоже я отвечаю.

— Сколько занятий вы проводите в неделю и как много у вас «гостей»?

— Я работаю в 11 местах, 6 дней в неделю. Занятие длится от 1,5 до 4,5 часов в зависимости от количества участников, и желательно, чтобы на нем присутствовало человек десять, хотя бывает и меньше, и больше. В каждое из этих мест я приезжаю раз в неделю.

— Дома престарелых, в которых вы проводите занятия, не совсем обычные, так ведь?

— В Израиле несколько видов домов для престарелых. Есть муниципальные, которые не дают дополнительных услуг, и есть такие, где люди покупают за достаточно большие деньги жилье, и там они обеспечены в соответствии с договором, в том числе услугами, которыми занимаюсь я и другие подобные люди. Еще есть интересные места, которые называются «дневной клуб для пенсионеров», тоже муниципальные. Городская служба привозит стариков в эти клубы, они проводят там полдня, а потом их развозят по домам. Я работаю в двух таких местах. Я для себя их недавно открыл, там до 100 человек может быть одновременно, и к ним приезжают люди, которые занимаются досугом. Я учу их резьбе по дереву.

— Как думаете, почему в России нет таких «защищенных» домов и таких кружков?

— Я несколько раз пытался поднять в России вопрос о школах для арт-терапевтов. Мы провели в Перми мастер-класс для местных пенсионеров в надежде потом на базе Пермского музея современного искусства организовать обучение подобных мне арт-терапевтов, но сложность заключается в том, что если у человека не решены проблемы со здоровьем, то ему не до резьбы по дереву. Быть стариком — это работа, которая занимает очень много времени, и если не налажен первоначальный быт, то ему не до арт-терапии.

— Вы как-то сказали: «Это в России я почему-то суперпопулярен, а в Израиле таких кружков, как у меня, миллион». И все же, чем ваш кружок или методика отличаются от других?

— На самом деле в той области, в которой работаю я, конкурентов не знаю. Есть много кружков рисования, керамики, лепки. Мне удалось поднять это на какой-то международный уровень с проведением выставок за границей, и старики мои видят, что их работы кому-то нужны. Что касается резьбы по дереву, которой я занимаюсь со своими подопечными, то это такое совпадение, может быть, случайное, такая мужская работа с атрибутикой острых инструментов, хорошего дерева, стука, мастерской в местах, которые очень тихие, где люди живут, как они говорят, по последнему адресу. Мои занятия — это такое пробуждение к жизни, с грохотом, с падением чего-то на пол, с весельем. Вот вчерашний пример: работа началась в 7.45 утра, как обычно в этом месте в четверг, все еще спят, а грохот слышен на несколько этажей вверх, и эти звуки побуждают к жизни. Успех находится вот именно в этом моменте: дерево — а это такой материал, с которым очень легко работать, его запах, острые инструменты. Нет необходимости в каких-то серьезных мастерских. Вот так сложилось.

— Люди, с которыми вы занимаетесь, значительно старше вас. Как вы к ним обращаетесь?

— В Израиле не принято обращаться друг к другу по отчеству, мы премьер-министра называем Биби, а не Биньямин Бенционович. Да, я со своими стариками на «ты». Я для них учитель, у меня другой статус — я могу «поставить в угол, вызвать родителей», могу их отчитывать, они должны меня слушать. И было бы странно отчитывать и при этом называть по отчеству. Я работаю на грани. Я ужасно не люблю привычную серость, которая нас окружает в жизни, не люблю, когда делают что-то только потому, что так принято. И когда ты работаешь на грани, но не переходишь ее, когда ведешь себя нестандартным образом, то эта игра принимается. В 2013 году был проведен успешный недельный мастер-класс в Перми, куда люди приходили очень напряженные, а через неделю обнимались. То же самое было в прошлом году: мы ездили с моей подругой и соратником Таней в Красноярск, проводили там мастер-класс для жителей дома престарелых. Это очень интенсивная работа, и в процессе ее участники становятся твоими.

— Что вы делаете для того, чтобы найти со стариками общий язык?

— Грань, о которой я говорил, соблюдать непросто. Трудно сказать, какой специальности должен быть арт-терапевт для работы со стариками — он должен быть клоун, психолог, художник. И самое главное, он должен быть обнаженным нервом, должен чувствовать человека, который пришел с проблемами со здоровьем, может быть, после бессонной ночи. Как говорят эти люди: «Вчера я чувствовал себя лучше, чем сегодня». Мы видим их внешне неменяющимися, а они прекрасно чувствуют разницу между вчера и сегодня. И тогда ты ставишь себя на место своего собеседника и понимаешь, что злиться он может на тебя только потому, что ты первый человек, которого он встретил утром в коридоре, а на самом деле ему просто плохо. Когда ты отвечаешь на злость агрессией, то это уже не остановить. А когда ты нестандартно себя ведешь, то там и успех. Речь не в словах, не в форме обращения, а в той атмосфере, которую ты можешь создать. Или не можешь. Атмосфера эта строится большими энергетическими затратами. Вот к тебе приходит множество людей, и каждый должен чем-то заняться. Если ты не успеваешь очень быстро дать всем задания, нагрузить чем-то — все, ты пропал. Это тяжело, устать можно за первые 5 минут. Я вспоминаю известную историю про Аркадия Исааковича Райкина, который, будучи уже тяжелобольным, выпархивал на сцену, порхал по ней, а потом возвращался в кровать и снова становился больным. Сцена дает энергию. А я на сцене, как артист, и получаю очень много адреналина в тот момент, когда работаю, потом происходит спад, и нужно время на восстановление. А потом все возвращается.

— Как они и вы относитесь к тем работам, которые совместно создаете?

— Мы недавно открыли Музей искусства пожилых людей, готовим сайт и рассылаем работы по всему миру. Около 50 работ уже разлетелись в разные уголки земного шара. Работы стариков отдаются совершенно бесплатно: мы с Таней — не магазин, мы с Таней — музей. Желающие получить по почте произведения оплачивают только стоимость пересылки, без комиссионных. Часть произведений наших авторов остаются неизвестными. Неизвестные работы я нахожу заброшенными на пыльных полках в комнатах, предназначенных для ручного труда стариков. Без слов становится понятно, почему эти работы бесхозны. Однако большинство работ имеют авторство, это либо мои нынешние ученики, желающие передать свое произведение нам на экспозицию, либо мои ученики, уже ушедшие.

Мы считаем очень важным сохранить память об этих людях, об их судьбах и о жизни. Нам важно, чтобы работа попадала в другой дом и чтобы память об авторе осталась. Мы так побеждаем время, мне кажется. «Залы» нашего Музея искусства пожилых людей таким образом открываются в разных уголках света. А память об этих людях вместе с нами уже берегут и «хранители» залов. Память бесценна.

— Многим из ваших стариков по 90–100 лет, некоторые прошли войну, лагеря, лишения. Как им удалось сохранить такое жизнелюбие? Как вам кажется, в чем секрет долголетия в Израиле?

— Меня даже больше интересует, как им удалось после стольких лет страданий добиться крупных успехов жизни. Может быть, это следствие генов. Вот мой друг, писатель и философ Леня Песок говорит, что человек выглядит не на свой биологический возраст, а на столько, сколько ему осталось. Я выкладываю в фейсбуке фотографии своих 90-летних стариков, и многие, особенно девушки, говорят: «Надо же, какой молодой». Но, во-первых, человек в возрасте становится хрупким, и вот эту грань между прекрасным внешним видом и состоянием здоровья можно перейти в течение дня — достаточно упасть. Во-вторых, важно понимать, как выстроена система медицины в Израиле. Недавно одному моему 100-летнему знакомому поменяли хрусталик в глазу, и никто ему не сказал: «Иди домой и так доживешь». Уважительное отношение к человеку очень многих людей держит на плаву.

— Вы много пишете о своих дедах. Вот, например: «Я в 48 овдовел. За что?! Я ненавидел весь мир. Ложился с одной вечером, ночью уходил к другой, а просыпался с третьей. Было время. Потом прошло», — вспомнил сегодня утром 89-летний Давид». Часто ли вы откладываете в сторону инструменты, чтобы поговорить вот так, за жизнь?

— Я все время с ними разговариваю, работа делается механически, это такой способ общения. Они не приходят ничему учиться, а я их ничему не учу. То, что получается на выходе, — это работа моих рук. Где-то я давно прочитал: «Хочешь помочь старику — сделай за него». Это как кружок «Умелые руки» — говорю, что делать, а сам делаю за него.

— Еврейский народ известен своим чувством юмора. Как оно меняется с возрастом?

— Это не уходит. Я об этом говорю в своей новой книге, она вот-вот выйдет. Надежда остается последней. А когда надежда умирает, остается смех. Смех помогает, проблема становится смешной, а то, что смешно, уже не страшно.

— Ваши заметки о дедах создают впечатление, что эти старики счастливы. Или оно обманчиво?

— Они обычные, нормальные люди, и я думаю, что они становятся счастливы от общения. Почему они ко мне приходят? Вот сегодня я работал с утра, пришел человек, у него есть помощник — сам этот человек с трудом передвигается. В 8 утра он уже сидел в коридоре, а в 12 часов дня последним ушел. Сегодня мы красили фигурку краской, он делал это 3,5 часа, покрасил плохо, я буду переделывать. Но ему просто хорошо находиться с нами, в эти моменты он счастлив.

— Вам жалко этих людей? Какие чувства они у вас вызывают?

— Жалость — плохое чувство. Есть чувство сострадания, которое необходимо. Сострадание — это когда ты влезаешь в шкуру конкретного старика и понимаешь, насколько тяжело ему сейчас. Я всегда привожу пример: вот ты приходишь к врачу, а он послушал твои жалобы и зарыдал у тебя на плече. К такому врачу ты больше не пойдешь. Тебе не надо, чтобы он тебя пожалел — надо, чтобы помог. Вот и старики приходят ко мне за тем же. Если они будут чувствовать себя плохо со мной, они больше не придут. Им становится лучше, потому и приходят.

— Как эти люди отмечают праздники или день рождения, когда каждый может стать последним?

— На прошлой неделе разговаривал с 96-летним человеком, он чувствует себя молодым. Он приходит с женой 88 лет, у них есть помощница, и он говорит, что если бы не сломанная нога, то был бы вообще «огурец». Вот в Грузии на такие кружки ходят женщины попеть, потанцевать. А мужчины не ходят — играют в шахматы во дворе. Общество, в котором мы живем, накладывает свои стереотипы. Мне часто задают вопрос, а как вот при живых детях стариков отдают в дома престарелых. В России принято по-другому, другие дома престарелых. Это другая норма.

— Как старики реагируют, когда кто-то уходит?

— Я всегда прошу начальство, чтобы мне сообщали заранее. Мне самому очень трудно принимать это неожиданно. Вчера человек был, а сегодня уже нет. Они сами понимают все, смеются и говорят, что здесь последняя инстанция. Никто не хочет мучиться, все завидуют тем, кто ушел быстро. Вчера играли в бридж, а утром человека уже нет. Это процесс, который нельзя остановить; как роды — приостановить нельзя. Мы принимаем эти правила игры. А воспринимают по-разному, но за 18 лет работы я не видел ни одной истерики. А что остается — только относиться философски.

— Вы, наверное, знаете про старость все. С ростом продолжительности жизни (хочется верить, что не с увеличением пенсионного возраста) сдвигается и возраст старости. На ваш взгляд, когда все-таки она наступает?

— (Смеется.) Вы прямо идете по моей новой книжке, которая ждет выхода, сегодня должен получить макет. Это абсолютно индивидуальная история, которая зависит от генов. Мы себе представляем, что случается с человеком после рождения: на первое время у нас «гарантийный срок», а потом все индивидуально. У меня была любимая женщина, как я ее называю, которая в 100 лет умерла. Она была в больнице, когда рожала двоих детей, и потом, в 95 лет, когда сломала шейку бедра. Или человек, которому 70 лет — провели шунтирование и неудачно, как он выглядит? Вообще все зависит от судьбы человека. Но я этот возраст старости отодвигаю. Есть физическое состояние, а есть внутреннее. По моим наблюдениям, человек остается 5-6 летним. Вот он приходит, с трудом садится, а уходит более счастливый, чем был.

— Как стареть так, чтобы было весело или хотя бы не страшно?

— Стареть всегда страшно. Старость — это такая вещь, когда у тебя постепенно начинает отказывать самый главный механизм, твое тело. Тогда человек отпускает эту ситуацию, ведь невозможно воевать с неизбежным. Ты не можешь воевать на каждом шагу и быть недовольным. Можно понять, что это такой твой возраст, такая твоя красота, и получать от этого максимальное удовольствие. Вот мой папа бегал от инфаркта, тогда это было модно, но умер от болезни сердца. Бегом от инфаркта не убежал далеко. Вопрос в том, как ты дошел до смерти, и задача — подойти к ней максимально подготовленным. Когда ты расслабляешься, понимаешь, что это ты, это твое тело, и спасибо, что оно работает хотя бы так. Я это понял очень давно, когда умерла наша с братом мама. Каждый день, когда встаешь, принимаешь горизонтальное положение — это уже подарок. А если что-то у тебя болит, это хорошо — значит, ты живой. А если болит каждый день в новом месте — так ты вообще здоровый!

— Можете представить себя на месте ваших стариков: вот вам под 90 лет, вы сидите в таком же доме, и к вам приезжает заниматься учитель?

— (Смеется.) Он у меня все узнает, я ему весь мозг вынесу, вымещу всю злость, которая у меня накопилась! А если серьезно, когда человек занят собой, до старости увлечен любимым делом, он и старится по-другому. Надеюсь, что смогу себя творчески обеспечивать, но это зависит от того, как буду себя чувствовать, какая болезнь с дубиной стоит за углом и меня поджидает.

— В 40 лет вы дали себе обещание делать только то, что хочется. Вспомните ситуацию, когда не сдержали слово?

— Я человек самостоятельный по характеру. Самое грустное, когда кто-то говорит мне, что делать, а я не представляю всей картины. Работа, которой я занимаюсь, она трудная, конечно, но с другой стороны, то богатство материала, который я впитываю ежедневно, мудрость всех этих людей, я бы этого просто не получил. Как сказала одна из дочерей моего подопечного: «Саша из лимона может сделать лимонад». Если ты можешь из этой работы сделать творчество, то это счастье.

— Ваша история легла в основу фильма Сергея Ливнева «Ван Гоги» с участием Алексея Серебрякова и Даниэля Ольбрыхского. Как Ливнев вышел на вас с предложением?

— Это чудо чудесное. Я еще не видел фильм, в сентябре встретимся на кинофестивале в Черногории. Сергей пришел ко мне на урок 2-3 года назад, мы пообщались. Через год я получил от него письмо, он прислал мне сценарий. В фильме говорится о взаимоотношениях взрослых людей и их очень старых родителей, о том, как взрослые дети существуют в ореоле успеха своих родителей. Как финал Сергей выбрал мою историю Ван Гогов (Галицкий вырезал со своими подопечными более 80 деревянных рельефов, взяв за образец картину Ван Гога «Портрет Папаши Танги». — Прим. ред.), он взял название истории. Персонаж — такая мятущаяся личность, которая не может найти себя в жизни, а обретает в работе с пожилыми людьми. Когда я прочитал сценарий, я сказал: «Сергей, нет, это не я». А он ответил: «Это я». Мы с ним поняли друг друга. Съемки проводились в Израиле, финальная сцена в доме престарелых была организована мной. Люди, с которыми я не работаю уже очень много лет, приехали на автобусе, чтобы со мной пообщаться. Чтобы посидеть и повыпиливать по дереву. Вот это дорого стоит.

— Вернемся к вашей популярности в России. Кажется, что в нашей стране, когда вы приезжаете, у вас совсем другая жизнь, куда более светская: выставки, мастер-классы, дружба с Андреем Макаревичем. Это как в отпуск приехать или тоже работа?

— Я живу по-ленински: смена занятий есть отдых. Вот планируем сейчас с Таней поехать на неделю в Италию, это будет отдых. Там потрясающие старики, они все прекрасно одеты, собираются в такие группки, беседуют, очень интересно наблюдать, красиво.

— Знаем, что вы с Макаревичем были иллюстраторами научной книжки «Проституция: экономико-математический анализ». Какой момент вашей дружбы вспоминаете за бокалом вина?

— С Андреем мы сделали вместе книгу и три выставки. Он потрясающий человек, уникальная личность, он абсолютно не звездный. Мало на свете таких людей, которые, обладая титулами, остаются совершенно доступными, мягкими, хорошими, незамутненными. Он харизматичный, работоспособный, пунктуальный до секунды. В 2008 году в Театре Натальи Сац проходил «Фестиваль дураков» Славы Полунина. Я как дизайнер делал Славе официальный сайт шоу и приехал с выставкой, а Андрей пришел на нее. Там мы и познакомились. Три совместных выставки, которые мы с Андреем затеяли, интересны тем, что каждую картинку мы рисовали вдвоем — один начинает, а другой заканчивает. Это было очень хорошее время, надеюсь, оно повторится. И мы общаемся, когда он приезжает к нам или я бываю в Москве.

— И в завершение хочется сказать про вашу книжку «Мама, не горюй». Когда у меня возникли трудности в общении со своей пожилой мамой, я наткнулась на книгу в интернете и особенно мне понравилась фраза «Как общаться со стариками и самому не сойти с ума». Не ждать удовольствия от общения, не конфликтовать, не спорить, не винить себя, прощать. Это простые истины, но очень верные. Общаться стало проще, спасибо вам за эти знания и привет вам от мамы.

— Спасибо. И вашей маме большой привет.